«Думаю, вообще моё раздражение сложными выкрутасами гениальности — один из главных личных итогов уходящего года. От меня ушло некое самоощущение художника, которому „позволено“ (в большей степени в связи с причудами других, чем со своими); я слишком столкнулся с ними — и они для меня уже не романтические красивости, а разрушающая реальность, от которой хочется отодвинуться. От пушкинского „врёте; мал и мерзок не так, как вы, — иначе“ окончательно не отказываюсь, но существенно дистанцируюсь. В каком-то смысле я сейчас по мироощущению Софья Андреевна — смиренная переписчица рукописей, отдающая себя во имя литературы, убирающая в тень, — а не взбалмошный граф. Хотелось бы прийти к какому-то балансу между этим смирением, не приводящим к уходу в тень моей поэтической идентичности, — и мироощущением художника, не ведущим к тяжёлым причудам, — но это фактически недостижимо…»


«Насыщенный кураторский день. Работаю в четыре руки, каждая по локоть в мыле. Составляю подборку талантливого автора, жду публикацию другого, пишу рекомендацию третьему, обсуждаю старый литературный конфликт с четвёртым. Ощущаю себя прямо по Слуцкому: „Словно именно я был такая-то мать, всех тогда посылали ко мне“ (моё любимое состояние, и пусть оно возникает чаще).

<…>

Если это иллюзия и если она помогает конкретному человеку, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, — пусть она будет спасительной, как всякий сон золотой.
Но если весь мир рухнет, я, безусловно, буду работать под обломками».

Из книги